Таким образом, Боден развернул аргументацию, совсем не похожую на ту, которая звучала в предыдущие месяцы. Если тогда ораторы делили французов на республиканцев и роялистов и боялись объявить амнистию, чтобы не оставить безнаказанными сторонников монархии, то Боден, хотя и произносил в адрес роялистов все полагающиеся слова, весьма образно подводил коллег к тому, что «истинное положение всех французов» иное:
Нет ни одного человека, который смог бы избавить себя от участия в революции; все должны были с первых же ее минут чувствовать себя на одном корабле и стать по необходимости матросами, солдатами или по крайней мере пассажирами, а следовательно, все должны были ради общего блага помогать лавировать в бури. Все погибли бы, если бы каждый не использовал против ветров и рифов всю свою силу и всю отвагу, поскольку отныне было невозможно ни вернуться в исходную точку, ни войти в какой бы то ни было иной порт, кроме порта свободы.
Не осознавая этого и не желая работать сообща, одни французы оставались равнодушными и безучастными, когда преследовали не их, а другие пытались остановить ход Революции. Таким образом, роялисты фактически ставились на одну доску с теми депутатами Конвента, кто не пытался, как, впрочем, и сам Боден, остановить Робеспьера и его соратников.
Речь Бодена была построена чрезвычайно искусно. Он предлагал амнистию словно нехотя, будто анализируя иные возможности и не находя другого выхода, выбирая меньшее из зол. Он осыпал роялистов проклятиями, но при этом оставался реалистом. Враги и палачи никуда не делись, они не заслуживают прощения, однако это ничего не значит, ведь положить конец бедствиям можно, лишь поставив точку в репрессиях.
Презрение, убеждал коллег Боден, подействует на роялистов куда лучше преследований. Теперь, когда роялизм разбит 13 вандемьера, можно пойти даже дальше и отменить саму смертную казнь – пережиток варварства. В поисках аргументов Боден ссылался на труды философов и примеры других стран. Он призывал оценить символизм того, что Национальный Конвент начал работу с отмены королевской власти и закончит ее отменой смертной казни. Он даже угрожал своим коллегам, напоминая, что «сохранить эшафоты, пусть даже для одного преступления, – это риск, что их начнут вскоре использовать и для других преступлений». В память об отмене смертной казни Боден также предложил провести торжественную церемонию по переименованию площади Революции (на которой казнили Людовика XVI, Марию-Антуанетту, Дантона, Робеспьера и многих других) в площадь Согласия. Так она называется и по сей день.
Все это были лишь средства, тогда как на протяжении всего доклада Боден не позволял ни на минуту забыть о цели. В завершении речи он предложил коллегам «торжественно заявить, что без амнистии они не считают революцию законченной».
Проект декрета, который зачитал Боден, был составлен весьма осторожно. В нем аннулировались любые обвинительные заключения, связанные с революционными событиями. Исключение делалось для тех, кто будет мешать ввести в действие Конституцию III года Республики, участников восстания 13 вандемьера и неприсягнувших священников. Смертная казнь сохранялась лишь для эмигрантов.
4 брюмера обсуждение декрета об амнистии началось в то время, когда Конвент должен был уже завершить свою работу. «Который час?» – спросил один из депутатов. Ему ответили со скамей, где сидели «левые»: «Час правосудия». Согласно историческому анекдоту, после этого председатель Конвента даже остановил часы, чтобы не нарушать заранее установленного регламента.
Несмотря на это, декрет не прошел без обсуждения, и споры вновь оказались столь ожесточенными, что Боден даже вынужден был призвать депутатов к порядку: «Граждане коллеги, я представил вам декрет о замирении, постарайтесь же вести себя мирно». В финальном варианте декрет претерпел принципиальные изменения. Смертная казнь отменялась – но лишь с момента провозглашения всеобщего мира. Фактически же она так и не была отменена, что позднее позволило Наполеону включить ее в законодательство Империи. К числу исключенных из амнистии добавлялись также изготовители фальшивых ассигнатов и фальшивомонетчики.
Таким образом, декрет об амнистии в полной мере отражает то же противоречие между теорией и практикой, которое было характерно и для «декретов о двух третях». Амнистия назрела, к тому же было бы странно, если бы республиканцы, после того как Людовик XVIII обещал амнистию в Веронской декларации, остались бы в стороне. Но все же они так и не решились ни сделать эту амнистию действительно всеобщей, ни ввести в действие решение об отмене смертной казни.
Декрет об амнистии стал последним в долгой истории работы Национального Конвента".
Дмитрий Бовыкин, Александр Чудинов. Французская революция